О нас

Большой вновь выходит на сцену Концертного зала им. П.И. Чайковского: наш оркестр под управлением маэстро Тугана Сохиева дает первый в этом сезоне концерт абонементного цикла в Московской государственной филармонии. В программе – Второй концерт для скрипки с оркестром С. Прокофьева (солист Вадим Репин) и Восьмая симфония Д. Шостаковича.

Говорят, у Анны Ахматовой был небольшой тест, который она предлагала своим новым знакомым: «собака или кошка? чай или кофе? Пастернак или Мандельштам?». Список можно продолжить, например, таким музыкальным вопросом: «Прокофьев или Шостакович?». Два отделения концерта представят слушателям «портреты» двух гигантов ХХ века – оба композитора русские, жили практически в одно и то же время, получили известность еще при жизни, творчество обоих всегда получало отклик. В то же время эти две личности абсолютно полярны. И творчество обоих и сейчас, как и в середине ХХ столетия, вызывает обсуждения, споры и никого не оставляет равнодушным.

В первом отделении в сопровождении симфонического оркестра Большого под управлением главного дирижера и музыкального руководителя театра выступит выдающийся скрипач нашего времени Вадим Репин, о котором сам Иегуди Менухин отозвался как о «самом совершенном скрипаче» из тех, кого он когда-либо слышал. Второй скрипичный концерт был последним сочинением, которое написал Сергей Прокофьев перед окончательным возвращением в СССР после длившихся почти пятнадцать лет гастролей по всему миру и которое предварило самый плодотворный период его творчества.

Прокофьев вспоминал в своей «Автобиографии»: «Писался концерт в самых разных странах, отражая тем мою кочевую концертную жизнь: главная партия первой части написана в Париже, первая тема второй части – в Воронеже, инструментовка закончена в Баку, первое исполнение состоялось в декабре 1935 года в Мадриде». Концерт был написан для французского скрипача Робера Соэтана (прожившего ровно сто лет и восемьдесят восемь из них концертировавшего) по предложению группы его поклонников. После премьеры концерта в Мадриде Прокофьев и Соэтан совершили совместное турне по Испании, Португалии, Марокко, Алжиру и Тунису, где, помимо музыки самого Прокофьева, исполняли также сонаты Дебюсси и Бетховена.

В этом концерте Прокофьев продолжил поиски новой лирической мелодики, которая наиболее полно воплотилась в более поздних сочинениях , в первую очередь в балете «Ромео и Джульетта». Его стиль связан с новым в то время для Прокофьева неоклассицизмом: в музыке концерта чувствуется стремление к простоте и ясности языка, прозрачности фактуры и стройности формы. Выразительная, образная сторона произведения замечательно отражает творческий и человеческий облик композитора: от прозрачной, «хрустальной» лирики до юношеского безудержного веселья, смеха, шуток и доброй иронии.

Первая часть концерта открывается мелодией скрипки, лишенной оркестрового аккомпанемента и простирающейся от глубокого и матового низкого регистра к воздушному, поэтическому высокому. Она явно связана со стилистикой безыскусной протяжной русской песни, но с самого начала обретает неповторимый колорит благодаря «затемнению» мелодии напряженными и экспрессивными интервалами уменьшенных терции и септимы.

Вторая часть – романтическое Andante – предвосхищает утонченные, изысканные и прозрачные образы волшебных балетов Прокофьева, особенно «Золушки», которая появится спустя десять лет.

В виртуозном и энергичном финале Прокофьев дает волю своему искрометному юмору. Его основная тема причудливо-изменчива, подобно театральной маске, а оркестровка полна чудесных звуковых «шуток» – от внезапных выкриков трубы до «хохочущих» glissando солирующей скрипки. Особую юмористическую роль здесь играют ударные инструменты. Периодически сопровождающие тему кастаньеты (оказавшиеся весьма кстати в свете мадридской премьеры концерта) напоминают важного пожилого испанца, танцующего фламенко, а в коде соло скрипки сопровождает такой «чудной» тандем, как контрабасы и большой барабан.

Второе отделение будет отдано одному из самых грандиозных полотен, созданных в ХХ веке, – в котором, по словам французского критика Антуана Голеа, «звучит рыдание боли и песнь надежды целого народа и всего человечества». Восьмая симфония Д. Д. Шостаковича – одно из наиболее личных и пронзительных его высказываний, свидетельствующее о его колоссальной вовлеченности в происходящее в мире, доходящий до максимально возможного накала протест против насилия, зла и несправедливости.

В конце 1942 г. Шостакович, находившийся к тому времени на протяжении почти двух лет в эвакуации в Куйбышеве, тяжело заболел брюшным тифом. Для окончательного восстановления в марте 43-го его направили в подмосковный санаторий. Обстановка в Москве была уже более благоприятной, и композитор принял решение о переезде: в Куйбышеве он томился и без общества близких людей, и без той полнокровной творческой жизни, к которой он привык. Обустраиваясь в только что полученной квартире, Шостакович начал работать над новой, Восьмой, симфонией, а основная ее часть была написана летом 1943 г. в Доме творчества композиторов под Иваново. Недалеко от города располагалась старинная усадьба, в то время принадлежавшая Союзу композиторов, и там жили с семьями и работали, в числе прочих, А. Хачатурян, Р. Глиэр, В. Мурадели, молодой Н. Пейко. Известие о новой симфонии Шостаковича вызвало необычайный интерес. За право ее первого исполнения за границей радиокомпания «Columbia» заплатила десять тысяч долларов – по тем временам, особенно принимая во внимание то, что шла война, астрономическую сумму.

Анонсируя симфонию, композитор, как, впрочем, и почти всегда, употребил слова, не имеющие никакого отношения к сочиненной им музыке: «Она отражает мои мысли и переживания, общее хорошее творческое состояние, на котором не могли не сказаться радостные вести, связанные с победами Красной Армии. Это мое новое сочинение является своеобразной попыткой взглянуть в будущее, в послевоенную эпоху. <…> Идейно-философскую концепцию моего нового произведения я могу выразить очень кратко, всего двумя словами: жизнь прекрасна. Все темное, мрачное сгинет, уйдет, восторжествует прекрасное».

Восьмая симфония дает колоссальный заряд экспрессии и напряжения. Огромная первая часть длится двадцать пять минут и развивается на чрезвычайно долгом дыхании, но несмотря на это в ней не чувствуются ни длинноты, ни затянутость, ни многословность. Очень многое в ней напоминает более раннее произведение – Пятую симфонию, в первую очередь тематизм лейтмотива, заявленного во вступлении. Но если в Пятой еще сохранялся некий элемент классической стройности, соразмерности, соблюдались идеальные пропорции, то в Восьмой выразительная сторона всецело преобладает над формальной. Лишенный внешней красоты, предельно упрощенный, порой скупой и лапидарный звуковой язык воздействует с ошеломляющей силой.

В первой части трагизм достигает небывалого, почти вселенского масштаба. Графичные унисоны всего оркестра, пронзительные «вскрики» деревянных духовых, опустошенное соло английского рожка, струнные, то сухо и механистично щелкающие, то сходящиеся в жуткий унисонный «кулак», - все это создает образ огромной трагической силы.

Во второй и третьей частях Шостакович обращается, подобно Малеру, к гротеску и карикатуре. Вторая часть – марш, здесь композитор целенаправленно использует тему популярного немецкого фокстрота «Розамунда» в пародийном изложении. Третья часть – токката, созданная простыми, особенно в контексте творчества Шостаковича, средствами, но от этого не теряющая своего потрясающего воздействия на слушателя. На фоне остинатного движения четвертями, сохраняющегося на протяжении всей токкаты, возникает мотив из двух нот, выполняющий роль темы: нисходящая октава в исполнении деревянных духовых в сочетании с вызывающим дрожь акцентом трубы, напоминает удар хлыста.

Четвертая часть симфонии – пассакалия, в которой образы людского горя и страдания достигают величайшей глубины. На фоне двенадцати проведений басовой темы одна за другой появляются и сплетаются между собой музыкальные мысли, создавая сложную многоголосную ткань, в которой проявляется огромное мастерство Шостаковича-полифониста.

Пассакалия непосредственно перетекает в финал необычного пасторального характера. Спокойные наигрыши фагота, лесные зовы валторны, щебет флейт – птичек, нездешних посланников неба – создают картину теплого, мягкого, светлого пейзажа. В противоположность многим другим сочинениям Шостаковича, эта симфония заканчивается мистическим pianissimo. Кода, исполняемая струнными и солирующей флейтой, не давая прямолинейного оптимистического завершения, но скорее ставя знак вопроса или многоточия.

Наталия Абрютина